Время, свою собственную жизнь, их связь между собой, а также истинность или поддельность нашей жизни мы воспринимаем в соответствии с нашим внутренним зрением. Если мы чувствуем, что жизнь наша пуста и не несет в себе правды, это значит, что мы отделены от Бога или нам так кажется. Все, что не приносит правды в нашу жизнь, является ложью. Когда мы отделены от Бога, или нам так кажется, тогда мы живем во лжи. Когда мы чувствуем, что жизнь не удалась в отношении к своей правде, тогда наша душа ищет оправдания, истины. Для этого наш ум должен смешаться, соединиться с Богом, задуматься о Боге, и в дальнейшем, если это возможно, ощутить прикосновение Божие. Но чтобы все это произошло, мы должны взыскать Бога. Когда нет стремления найти Бога, Он оставляет нас, а мы даже не видим этого. Но как только взыщу Бога, тогда в большинстве случаев смогу увидеть Его действия в моей жизни.
Но нам многое мешает. Что стоит между мною и Богом? Почему и взыскав Бога, я не вижу Его? К тому есть несколько серьезных препятствий: гнев, мои собственные пожелания, не только страстные, но даже благие, искаженные моими страстями. И третье препятствие – недостаточная молитва, отсутствие моего собственного движения к Богу. Может быть, я ищу милости Божией, но поскольку моя жизнь не связана с молитвой, то когда Бог что-то изменит, я окажусь неготовым и не смогу принять того, что Он мне посылает как милость, постараюсь изгнать это из моей жизни, как-то избежать или даже противостать этому.
Итак, когда есть эти три препятствия, и нет любви и воздержания, тогда душа моя не соприкасается с Богом, и я даром теряю время, не оправдывая своего бытия. Как говорит преп. Максим Исповедник в своем Подвижническом слове, написанным в форме беседы Старца с учеником, в трех добродетелях, — любви, воздержании и молитве, — содержатся все остальные. Следовательно, нам крайне необходимо их обрести.
Сразу же заметим, что, говоря о любви, воздержании и молитве, мы имеем в виду не благодатные дарования, а добродетели в их аскетическом измерении, т.е. мое стремление стяжать их независимо от того, дарует ли мне это Бог, а также их целительное воздействие на душу.
Любовь прежде всего укрощает гнев. Мы говорим не о благодати, а нашем расположении, попытке противостать гневу. Любы долготерпит. Тот, кто стремится обрести любовь, терпит. Что значит: долготерпит? Переносит то, что возбуждает гнев, останавливает резкое проявление гнева, внезапной волной поднимающегося в душе, или пламенем от мельчайшей искры охватывающего дом души. Итак, долготерпение пресекает волну гнева. Обычно гнев выражается в словах, в речи. Тот, кто останавливает гнев, не произносит необдуманных слов. Однако в таком случае гнев хоть и не выражается внешне, но останавливается лишь на некоторое время. Чтобы окончательно его победить, надо увидеть себя причиной этого искушения. Иначе через минуту гнев вырвется наружу или застынет внутри как памятозлобие. Долготерпеливый считает себя виновником искушения. Он признает, что искушение произошло или из-за его прошлых грехов, и проявляя противоположную греху добродетель, можно исцелить душу от страсти; или Бог побуждает его проявить добродетель, или хочет остановить от греха в будущем, или исцелить тяжелый недуг духовного безразличия. Т.е. искушение побуждает человека восстать против собственного духовного безразличия. Когда я вижу себя виновником искушения, то не буду больше возмущаться поведением ближнего, потерплю, осознаю, что и во мне что-то не так, и займусь этим. Негодование – это бесконечное обвинение других как вводящих меня в гнев. Если я продолжаю возмущаться кем-то, прогневавшим меня, значит считаю его виновником моего гнева, и буду гневаться и завтра, и послезавтра. Негодование – опасное состояние. Конечно, никто не хочет возмущать других, другое дело, как ближние реагируют на наши действия. Итак, долготерпеливый вводит в свою душу это знание, пребывает в душе, рассуждая о своем состоянии: сейчас гневаюсь я, возмущаюсь я, у меня недостаток, не важна причина. Может быть, другой действует по страсти, но мне надо принять эту чашу от Кости, или Михаила, или Марии, или от кого-либо другого. Бог попускает мне пить сейчас из этой чаши, и я пью. Может быть, даже не только сейчас, но и вообще мне надо пить эту чашу, и я пью. Такое знание помогает терпеть, а долготерпение укрощает гнев. Гнев, ярость, печаль, пребывающие в душе, становятся памятозлобием, а, следовательно, и приготовлением к мщению. Гнев сохраняется в душе и выжидает удобного случая к отместке, он стремится ранить. Однако в то же время это и одна из сил души, которая может быть и благотворной, как говорят святые, поскольку в основе своей имеет необходимые для духовной жизни мужество, силу, решимость, стойкость, помогающие выдержать в трудных обстоятельствах. Однако нам гнев известен с другой стороны, как желание ранить ближнего. Когда гневаюсь, то «беру на прицел» кого-то и жду удобного времени для «выстрела». Могу «выстрелить» словом, помыслом или действием. Желание «выстрелить», как некая черная дыра в душе, растет и захватывает все большее пространство. Мы вырастаем, имея в душе застывший в памятозлобие гнев. Нередко и справедливый, в том смысле, что нас действительно что-то задело, ранило. Так, например, дети гневаются на родителей, и этот гнев сохраняется в «черной дыре». Гневаются на то или на другое, и совершенно справедливо, но несмотря на это душа заболевает. Гневаются на родителей, на мужа, на жену, на сослуживцев, на детей. Маленькие дети могут гневаться. Гнев – желание «выстрела», нападения. Страшное желание. Ты меня ударил, и я хочу ударить в ответ, сделать какое-то зло. Когда я гневаюсь, даже немного, я хочу тебя огорчить. Гнев может и не иметь поначалу такой цели, но несмотря на это, он должен быть исцелен долготрепением, воздержанием, о чем скажем позже, и разрешиться самоукорением и любовью. Гнев отделяет меня от другого, гнев – состояние разделения, двустороннее движение: отвергаю любовь и принимаю гнев. Вместо еже любити мя, оболгаша мя, — говорит пророк Давид. Другие так поступили по отношению ко мне, но и я делаю то же. Поскольку сейчас я не люблю по какой-то причине, я забываю все, и хочу ударить. Скорбно. Нам дается возможность покаяния, умиления, а мы, не понимая, что происходит в нашей душе, теряем их. Если вижу в себе желание обидеть, ранить кого-то, разве это не повод к покаянию? Если посмотрю на это в действительном измерении, разве не пойму, что в душе моей гнездится смерть, даже пусть ненадолго? Разве я не вкусил ее? Когда хочешь отделиться, ранить, «взять на прицел» кого-то, разве не приобщаешься смерти? Тогда забываешь действительное свое призвание, — Божественное. А любовь укрощает гнев и обессиливает памятозлобие. Когда помню зло, выявляю то, что есть в моей душе. Памятозлобливый считает, что его никто не любит, никто о нем не заботится, как раз потому, что памятозлобствуя, сам никого не любит и не о ком не заботится. Он постоянно вращает в своем уме то зло, которое ему причинили другие, и не может иметь ни любви, ни сострадания. Поэтому помысл, что его никто не любит, постоянно его преследует.
Итак, любовь — это как раз противоположное гневу. Эта благая способность души угашает гнев, будучи по сути своей действием соединения, слияния. Трудно дать какое-то определение любви, также как трудно отыскать настоящую любовь и смирение. Можем сказать, что это благая энергия, желание соединиться, сосуществовать с любимым. И она укрощает гнев, исцеляет соединением то, что он разделяет, и воссоздает разрушенное. Любовь стирает все разделения. На самом деле, когда любишь, тебе все равно, что делает другой: ошибается, заблуждается, — как будто ничего этого нет. Потому что ты его любишь. Даже если нет любви в ее сильнейшем проявлении, опьянении, а есть только желание, расположение любить, все эти разделения, разрушения восстанавливаются.
Если у меня благое расположение любить, как могу понять, что люблю? Христа, кого-либо? Любовь ко Христу распознается, если у меня те же желания, что и у Него. Когда Его желания живут в моей душе, когда я с радостью принимаю их. Что хочет Бог, того хочу и я. И даже если не знаю, чего Он хочет, все равно того хочу и я. Живу, если Он того хочет, умираю, если Он того хочет. Могу сделать для Него все, что Ему угодно, могу принести в жертву своего Исаака, самое дорогое для меня, даже после того, как Он скажет мне: «Не надо, Я уже вижу, что любишь Меня». Только для Бога это может произойти. Тогда понимаю, что люблю Бога и могу жить с Ним в моем сердце, поскольку там живут Его желания. Это слияние. Он внутри меня плодоносит, рождает.
Нечто подобное происходит в случае другой любви, — любви к ближнему. Когда любим человека в несколько ином масштабе, тогда он живет во мне; все его уже во мне. То, что хочет другой, то обнимаю и лобызаю, хочу и я, лишь бы это не было грехом. Или в каких-то доступных мне пределах, как бы белое полотенце или занавеска меня ограничивают. Но даже в этом случае, в душе моей движутся желания любимого, его состояния. То, кем он уже является, то, что у него уже есть. Таким образом, он живет во мне; такую возможность даю ему я, моя любовь. Иначе говоря, я его знаю. Вполне возможно, что я не знаю его страстей и грехов, что моя любовь к нему – только фантазия, но даже такая любовь противостоит страстности. Любовь не может сосуществовать со страстностью. Страсти гнездятся повсюду: в слове, в мысли, в деле. Они разрушают любовь, если она есть, или желание любить, попытку полюбить. Следовательно, если я хочу полюбить, мне необходимо вести постоянную войну против страстей. Если я люблю, значит не хочу никогда ранить любимого или причинить ему какое-либо зло. Может быть, я его и раню немного, но и мне будет больно. Мне не хочется ранить его. Следовательно, желание любить делает меня бесстрастным.
Итак, становится понятно, как увядает страстность в человеке. Любовь очищает человека. Даже желание любить освящает человека, как раз потому что душа не терпит нанести рану ближнему. И тогда начинает любить бесстрастность, начинает любить боль, неизбежную в борьбе за чистоту души. Любая страсть ранит кого-то. Например, гнев, или эгоистическое плотское движение к кому-то обязательно ранят человека. Или неподобающее, беззаконное смешение ранит человека. Значит, если я люблю, я хочу стать бесстрастным, святым. Любовь исцеляет человека. Преп. Максим Исповедник, исихаст и богослов, говорит в данном случае именно о практической пользе любви в своем Подвижническом слове, посвященном этим трем добродетелям. И мы постараемся их стяжать. Почему? Потому что так укрощается гнев, появляется желание соединения.
Воздержание. Что это такое? Это выражение моего желания не согрешать ни каким образом. Воздерживаясь я выражаю свое желание не согрешать. Само по себе воздержание не имеет никакой ценности. Это может быть временным отвержением пожеланий, с тем чтобы потом они вернулись с большей силой. Итак, воздержание не имеет конечной целью отвержение бессловесных, животных пожеланий и порывов в человеке. Оно очень важно, т.к. без него невозможно «держать» себя, владеть собой. Чтобы меня не ударяли волны моих страстей, и чтобы они не ударяли и моих ближних, мне надо научиться владеть собой, сдерживать себя до тех пор, пока не достигну любви и все станет светом. Поскольку я не хочу причинять никому зла и хочу стать бесстрастным, я воздерживаюсь, показываю Богу, что желаю творить Его волю. Значит, воздержание, во-первых, выражает мое желание не обнаруживать свои грехи, не жить во грехе, невоздержании, но одновременно и призыв к Богу. Если наше воздержание имеет другие цели и основы и становится самодисциплиной, например, тогда оно разрушительно, а не созидательно. Мне говорит кто-то: «Я научился владеть собою в определенных ситуациях». Это просто некоторый навык, полезный в каких-то случаях, но душа не получает исцеления. Без Божией помощи воздержание – это бесконечная борьба, напряжение, пот, но состояние не меняется, душа не исцеляется. Воздержание – это орудие, призыв к Богу: «Смотри, я стараюсь. Гневаюсь, но стараюсь промолчать. Воздерживаю глаза, чтобы не смотрели. Воздерживаю слух, которому приятно слушать неполезное, и не слушаю. Воздерживаю язык, чтобы не говорить. Воздерживаю руки… Но все это делаю, как призыв: «Помоги мне! Теперь Ты исполни мое желание». Как мы говорили раньше, пожелание не должно уничтожаться. Кто-то высказался слишком сильно, что пожелание должно умереть. Скорее всего он имел в виду, что пожелание должно быть исцелено, потому что если умрет пожелание, человек перестаёт существовать. Поэтому мы молим Бога: «Ты должен прийти и стать моим пожеланием». Вот это и есть воздержание во всей своей полноте и исцеляющем воздействии,
Теперь о молитве. Молитва очень важна. Но до чего же она трудна! Отовсюду препятствия: ешь – препятствие, постишься – препятствие, потому что нет сил на молитву. Уединяешься, поскольку и самая приятная компания опустошает душу, и снова – препятствие… Что ни делаешь, все препятствует молитве, если не обретешь меры. Так что молитва – это действительно самое главное, и поэтому все ей может мешать. Или для какой-то души все может стать трамплином, поводом для молитвы. Что такое молитва? Это уход души, ума от предметов и идей мира и взыскание общения с Богом, или само общение, разговор с Богом. Поэтому она, по выражению свв. Отцов, является одеянием души. Душа облачается в молитву, как в нечто ощутимое. Душа ощущает молитву, как тело – одежду. Молитва связана с любовью. Когда ты с любимым, тебе все равно, где ты находишься, что происходит вокруг; есть только ты и любимый. Как бы упокоеваешься в Нем, все проблемы перестают существовать, все, что было до этого, даже действительность, потому что ты с Ним, и радуется душа твоя. Это твоя цель, бесстрастное пожелание. Мир закрывается и открывается небо. Нет никого рядом с тобой. только если хочешь, можешь допустить еще кого-то. Это и есть молитва. Только Он и ты. Ничего с собой не приносишь. Не идешь молится, чтобы оправдать свои связи с чем-то чувственным или умственным, поскольку молитва – это встреча, радость, отдохновение. Не можешь отдохнуть, если тащишь с собой волнение, ожидание чего-то, оправдания. Можешь просить у Бога только истины. Значит, чтобы молиться, разрываешь страстные связи с предметами мира, с людьми и через молитву их восстанавливаешь в чистоте и истинности. Например, я разгневался на кого-то, но если я помолюсь искренне, не ища себе оправдания, душа находит свое истинное место, состояние, становится такой, какой она должна быть: обретает самоукорение, прощение, любовь. Это значит, что я помолился. Это настоящее действие молитвы. Т. о. молитва неразрывно связана с любовью, сообщается с ней. Когда в душе нет любви, она заболевает. Святитель Григорий Нисский говорит о связи души и тела, что они соестественны друг другу. Молитва — это язык души, ее истинный язык. Иногда говоришь с человеком, а он даже не слышал раньше, чтобы с ним говорили с любовью. Грустно. Поэтому, когда мы слышим этот язык, сразу же понимаем, что это другой язык, это как раз то, чего я хочу. Не как-то искусственно, а действительно, искренне говорим. Молитва важна, т.к. это язык, доступный душе. Другого языка она не понимает. Поэтому она так сильно связана с молитвой. Молитва, как и любовь, – единение, выражение стремления к единству.
Говорят: «Не можем молится, трудно». А апостол Павел предписывает: «Непрестанно молитесь!», что приводит нас в замешательство. Поскольку это совет и заповедь, значит мы можем ее исполнить. Никто не требует от нас невозможного. Следовательно, молитва удобоисполнима для моей природы, моего ума. Непрестанная молитва потому и возможна, что это не только слова, но движение всей души к Кому-то, к Богу. Когда я хочу понравиться кому-то, привлечь его внимание (это понятнее, чем любить), может быть, даже не совсем правильно с моей стороны, я делаю все, чтобы быть рядом с ним, я его ищу, следую за ним. Знаем из опыта, что когда ставишь себе цель и прикладываешь усилия, то достигаешь желаемого. Представьте себе, в случае любви, когда предпосылки совсем иные, бесстрастные. Давайте задумаемся об этом. То же и в молитве. Гонишься за Богом, и тогда и думаешь о Нем, как о ком-то, хотя и далеком, но живущим в тебе, поскольку думаешь о нем. Как он там? Помнишь, как ты его встретил, и его образ запечатлелся в душе твоей. Строишь планы, т.к. того желаешь. Так и в молитве, — преследуем Бога, не только на словах, но у нас душевная связь с Богом, не с кем-то далеким, ибо молитва – это уже моя связь с Богом. Непрестанно молиться — значит иметь в душе эту связь, доверие к Богу, уверенность в благополучном исходе. Молитва освобождает нас от беспокойства и неуверенности, потому что молитва нас вводит в истину, т.е. что бы ни случилось, все ко благу. Может быть, сейчас это кажется катастрофой, но потерпим и увидим действительную основу происходящего. Правда, это бывает и болезненно.
Итак, моя вера, мое доверие, мое разумение, мое желание быть с Богом – все это и есть молитва. Вижу в душе моей, что хочу быть с Богом. Разве это не симпатия? Когда другой живет в нашем сердце, разве это не связь? Бывают и другие виды связи, но и такая – очень сильная. Как раз это и есть молитва, непрестанная, т.е. я постоянно думаю о Боге, ищу Его, стараюсь понять, чего Он хочет. Все мы, конечно, знаем, как важна молитва. А доверие к Богу, не есть ли непрестанная молитва?
Бывают состояния, когда трудно молиться, но даже мое обращение к Богу, уже молитва. Только один помысл, что Богу до меня нет дела, пресекает молитву. Бывает у нас такая беспомощность, тогда говорим: «Видишь, я не могу. Приди Ты ко мне. Я даже не могу понять, чего Ты хочешь. Вроде знаю, и как бы не знаю. Приди Ты. Найди путь ко мне, отмени все мое: пожелания, мнения, знания». Но надо, чтобы в молитве не было превозношения, чтобы не было памятозлобия, гнева, в том смысле, что я оправдываю себя в своем гневе. Напротив, необходимо покаянное чувство, что я виноват, с меня все началось. «Если Ты меня не остановишь, могу сотворить зло». И я делал зло в своей жизни. И я стою перед Богом, ясно осознавая свою греховность. И это не уловка. Я могу сотворить зло и в будущем, и потому молюсь: «Если Ты меня не остановишь, если Ты меня не освятишь, я могу сотворить зло». То есть если не обрету любовь, которая освящает, то могу сотворить зло. Это действительно кошмар, что я могу сделать зло; кошмар, что я уже сделал зло или, может быть, сделал зло. Это меня пробуждает, побуждает к молитве.
Вот очень кратко и сжато об этих трех добродетелях. Отсюда можем понять, какое большое значение имеет наша душа. Если хотим, чтобы жизнь наша была истинной, если хотим изгнать ложь из нее, если хотим, прикоснуться к Богу или чтобы Бог прикоснулся к нам, будем стремиться стяжать любовь, воздержание и молитву. Так жизнь наша обретает правду, и мы понимаем, что действительно живем. Если я подвизаюсь стяжать эти добродетели, тогда жизнь моя становится истинной даже в падениях и восстаниях, нередко в неудачах, которые, впрочем, уступают место богословию, к которому ведут нас эти три добродетели.
Иерей Иоанн Дронгитис,
храм св. великом. Димитрия
Солунского, Афины, Плака.
08/12/2018